Если выбирать между правдой и легендой, транслируй легенду.(Anthony Wilsen)
Иногда, особенно в моменты, когда тебе кажется, что ты совсем закостенел и остаётся только идти на дно, мозг генерирует что-то странное и даже непонятно хорошее ли, но как минимум любопытное.
И вот, целый бродячий цирк устраивает шабаш у тебя в голове, несмотря на то, что ты его владелец и только что дал в морду заносчивому метателю ножей, который, к тому же давно трахает юную эквилибристку, много лет назад сбежавшую от тебя к силачу, а теперь добралась и до этого подонка.
Малиновый пиджак конферансье сияет блёстками в свете почему-то не выключенных софитов, его владелец мертвецки пьян, но продолжает репетировать порядок выхода на сцену, бубнит себе в нос контрольные шутки и пытается сдерживать свои рвотные массы.
Ты идёшь уверенной, но пошатывающейся походкой в сторону каморки световика, чтобы вставить втык и ему, ибо нечего прожигать электричество.
Но где-то в затрибунье, где последняя лампа перегорела ещё, когда твой отец был владельцем этого бедлама, тебя останавливает ручей женских слёз, ты нелепо смотришь в сторону едва колыхающейся от всхлипов, сгорбившейся фигурки большеглазой циркачки, мямлишь что-то в стиле "Ну-ну, пройдёт..." и пятишься назад, к шуму кутерьме и, чёрт бы побрал светооператора, яркому свету.
После увиденной сцены сердце никак не унимается, но ты берёшь бутылку уже давно не дешёвого бурбона и, стараясь сохранить собственное достоинство, выходишь из шатра.
В лицо тебе дует тёплый ветерок с щепоткой соли, до рассвета около часа и небо активно светлеет. Ты идёшь на шум волн, спускаешься по каменистому склону, который с радостью заманит в ловушку и сбросит тебя вниз экспрессом.
Спустившись, ты снимаешь туфли, бросаешь их в сторону и опускаешь стопы в спокойную пену, мелкие ракообразные копошатся в поднятой твоими ногами мути, а ты отхлёбываешь большой глоток, облокачиваешься о камень и пропадаешь в беспечных грёзах, иногда туманно-грустных, а кое-где и солнечно весёлых...

И вот, целый бродячий цирк устраивает шабаш у тебя в голове, несмотря на то, что ты его владелец и только что дал в морду заносчивому метателю ножей, который, к тому же давно трахает юную эквилибристку, много лет назад сбежавшую от тебя к силачу, а теперь добралась и до этого подонка.
Малиновый пиджак конферансье сияет блёстками в свете почему-то не выключенных софитов, его владелец мертвецки пьян, но продолжает репетировать порядок выхода на сцену, бубнит себе в нос контрольные шутки и пытается сдерживать свои рвотные массы.
Ты идёшь уверенной, но пошатывающейся походкой в сторону каморки световика, чтобы вставить втык и ему, ибо нечего прожигать электричество.
Но где-то в затрибунье, где последняя лампа перегорела ещё, когда твой отец был владельцем этого бедлама, тебя останавливает ручей женских слёз, ты нелепо смотришь в сторону едва колыхающейся от всхлипов, сгорбившейся фигурки большеглазой циркачки, мямлишь что-то в стиле "Ну-ну, пройдёт..." и пятишься назад, к шуму кутерьме и, чёрт бы побрал светооператора, яркому свету.
После увиденной сцены сердце никак не унимается, но ты берёшь бутылку уже давно не дешёвого бурбона и, стараясь сохранить собственное достоинство, выходишь из шатра.
В лицо тебе дует тёплый ветерок с щепоткой соли, до рассвета около часа и небо активно светлеет. Ты идёшь на шум волн, спускаешься по каменистому склону, который с радостью заманит в ловушку и сбросит тебя вниз экспрессом.
Спустившись, ты снимаешь туфли, бросаешь их в сторону и опускаешь стопы в спокойную пену, мелкие ракообразные копошатся в поднятой твоими ногами мути, а ты отхлёбываешь большой глоток, облокачиваешься о камень и пропадаешь в беспечных грёзах, иногда туманно-грустных, а кое-где и солнечно весёлых...
